Тогда она еще училась и, не помню точно каким образом, вероятно по студенческому обмену, была на медицинской практике в Праге. Там ей привелось, вместе с подругой, подрабатывать сиделкой в больнице – ухаживать за одной старой дамой, русской эмигранткой.
– Это была крайне своеобразная пациентка, – вспоминала Наталия Михайловна, – у нее на больничной кровати было не менее десятка подушек и думочек, которые нам по ее беспрестанным просьбам приходилось подкладывать и перекладывать в разные положения: под ноги, руки, плечи, голову, спину, бока, одну подсунув под другую, чуть левее, немного ниже, поменяв местами, лицевой стороной сюда... Дама, понятное дело, была не бедна, раз могла держать двух сиделок, и очень скрупулезна в отношениях со своими думочками.
Честно говоря, это их постоянное перекладывание с места на место довольно скоро утомило и меня, и мою подругу. Наконец, я не выдержала и полувопросительно-полуутвердительно заметила больной:
– Анна Леопольдова, ну, согласитесь, вы ведь немного капризничаете?..
На это последовал ответ: «Что вы, дорогая, если бы вы только знали, какие адовые боли я испытываю, вы никогда бы так не сказали».
– Ну, вы же знаете эти чешские больницы, – почему-то обращалась к нам, как к знатокам, Наталия Михайловна, – холодные палаты, тончайшие матрасик и подушка на кровати, одеяло даже не шерстяное, а хэбэшное. А у Анны Леопольдовны – толстая перина и гора подушек… Так вот, в один непрекрасный день, после большого врачебного обхода ее постель потребовали привести в «должное состояние». И привели, без всяких церемоний.
Перемены она встретила совершенно бесстрастно, молча. Мы же с подругой забрали все ее подушки себе и вечером принесли их снова в палату.
– Спасибо вам, девочки. Но теперь это уже не нужно, – сказала Анна Леопольдовна.
Она решительно, прямо и неподвижно лежала на опустошенной кровати всю ночь, а на следующий день умерла.
